— Что это? — и щупают мою Золотую Звезду.

— Герой, — говорю. — Получил за то, что дрался с японцами, защищал монгольский народ.

Не верят.

С трудом мы протиснулись к зданию. Нас встретили какие-то люди с повязками на рукавах. Кто они? Друзья или враги? Запрут в ратуше, и все. Или убьют. Нас восемь, их, наверное, двадцать. На всякий случай мы взяли с собой пистолеты. Переглянулись друг с другом. Черных подмигнул двоим: «Останьтесь при входе».

Мы выступали как власть. Вместе с представителями народа составили план действий. По этому плану генерал Черных и я — Временное правительство. Мы остались работать в ратуше. Инспектор-летчик майор Тихонов и другие товарищи по одному отправились в банк, на телеграф, в тюрьму, на железнодорожный вокзал…

С помощью народа мы наложили вето на деньги, застопорили поезда, запретив вывоз ценностей из Бессарабии, задерживали белогвардейцев и им подобных.

Нам было очень трудно. Ко мне приводили людей — по одному, группами, просили арестовать, иначе, дескать, они разбегутся. «Подлец, — говорят. — Пузан». А может, он не подлец? Арестуешь напрасно — подорвешь веру в советскую власть. Не арестуешь — значит, не веришь людям.

А наши войска все еще не подходят. Не подходят и наши тылы. У нас нет ничего: ни бензина, ни боеприпасов, ни денег, ни продуктов питания. Где-то в дороге и техника. «Сильны, — думаю, — освободители, бери нас голыми руками».

После двенадцати ночи, когда публика вся разошлась, в ратушу пришли два человека довольно интеллигентного вида и оба в годах. Они пригласили нас на ужин. Это было больше чем кстати. Мы сразу обзвонили места, где находились остальные наши товарищи.

В парке напротив ратуши бессарабы накрыли стол длиной человек на сорок. «Зачем, — невольно подумалось мне, — нас ведь только шестнадцать. Очевидно, бессарабы пригласили кого-то из своих, они вот-вот придут, и мы окажемся в явном меньшинстве…» Но один из устроителей ужина, среднего роста плотный мужчина, предложил всем садиться за стол, выбрать места по желанию.

После того как уселись, получилась небольшая заминка. Они, очевидно, ждали, что ужин откроет наш генерал, а Черных, очевидно, думал также, как я: «Что за вино? Что за пища? Вдруг все отравлено?» Беспокойство было естественным, мы находились в стране, народом которой до революции управляли царские чиновники, а с двадцать второго года румынские бояре. И нас было всего только восемь.

Тогда поднялся тот, что среднего роста и плотный, сказал, что он нас понимает, но что беспокойство наше напрасно и все будет в порядке. Он взял бутылку и каждому налил вино. Генерал произнес застольную речь.

— Советский Союз, — говорил Черных, — страна мирная, но мы небезразличны к судьбе Бессарабии, входившей в состав России, но отторгнутой в трудный для нас период. Мы поможем обрести ей свое право на жизнь и свободу, так, как помогли Западной Белоруссии, Западной Украине.

После короткой речи генерал провозгласил тост:

— За свободную Бессарабию!

Все трижды прокричали «Ура!», чокнулись по русскому обычаю. Бессарабы выпили полностью, мы — половину. Они спрашивают, и вроде бы даже с обидой:

— Почему? Не верите нам?

— Верим вполне, — отвечаем, — но мы летчики, нам пить много нельзя. Возможно, что утром придется летать, драться. Мы выпили ради дружбы.

Они поняли и согласились.

В два часа ночи в город вошли наши войска, и мы сдали им свои полномочия.

Действительно, утром пришлось идти на разведку, осмотреть пути до Измаила, проверить, уходят ли румыны из Бессарабии.

Взлетели в составе звена, установили: уходят, однако не очень поспешно. Но это естественно: быки — транспорт довольно медлительный. Обеспокоило нас другое — уходя за границу, румыны угоняли стада. А скот — это ценность, которую надлежало оставить бессарабам. Снизившись, мы разогнали стада, нарушили порядок движения. Бреющим вышли на Измаил, посмотрели город, станцию, порт… И везде были румыны. Казалось, что они и не собираются оставлять Бессарабию.

Вернувшись, я доложил результаты разведки. В этот момент жители Измаила позвонили в Аккерман и сообщили, что население старается выгнать румын, а они не уходят и даже применяют оружие.

— Надо лететь, — сказал мне полковник Гусев, — надо помочь народу.

Но приближалась ночь, и я отказался, оставив вылет на утро, и полковник Гусев согласился со мной.

На второй день взлетели в составе пяти самолетов, вылетели на Измаил. Бреющим походили над крышами города, вышли на порт, стали пикировать на корабли, пароходы. Корабли задымили, пошли от причала. «Очевидно, сюда придется садиться», — подумал я, на всякий случай присмотрел площадку на окраине города.

— Так и случилось, — говорю я Виноградову, подходя к концу своего рассказа. — После той разведки, на второй день, на рассвете, поднявшись во главе шести истребителей И-16, я привел их на эту площадку. Конечно, шесть человек не такая уж сила, но мы представляли армию великой державы, и наш перелет в Измаил был большим политическим актом: Измаил стал советским.

— А как с депутатством? — спрашивает инженер.

— Все очень просто. В феврале сорок первого года, когда я учился на высших летно-тактических курсах, в мой адрес пришла телеграмма: «Просим дать согласие баллотироваться в Верховный Совет Молдавской ССР от г. Сороки». Я согласился.

Немцы не могли зацепиться за Днестр: активные боевые действия наших войск и весенняя распутица сковали их фронтальный маневр. Если раньше для сохранения арийского духа своих солдат немецкая пропаганда кричала о целесообразном «выпрямлении» линии фронта, преднамеренном отходе на «заранее подготовленные позиции», то теперь уже не кричит, а войска отступают на явно не подготовленные позиции. Под ударами наших войск, утопая в грязи, они постепенно докатились до Прута, переправились через него на участке севернее Яссы — Бугач, еще раз широко шагнули на запад и встали.

В конце апреля 1944 года бои разгорелись за Яссы. Природа здесь как в Бессарабии. Местность холмистая, кругом леса, реки. Живописна низина Прута — будто зеленый ковер. Аэродром тоже как бархатный. Прут неглубок, но весной, заполняя низины и балки, превращается в море.